Эдгар По

(Рейтинг +4)

 Loading ...

лучи, и на траву легли прозрачные, но четкие тени листьев. С изумлением я
долго смотрел на эти тени. Их очертания ошеломили меня. Я поднял глаза
вверх. Это дерево было пальмой!
Я поспешно вскочил, охваченный страшным волнением, ибо уже не мог
убеждать себя, будто я грежу. Я видел… я понимал, что полностью владею
всеми своими чувствами — и теперь эти чувства распахнули передо мною мир
новых и необычных ощущений. Жара мгновенно стала невыносимой. Ветер
наполнился странными запахами. До моих ушей донесся слабый непрерывный
ропот, словно поблизости струилась полноводная, но тихая река, и к этому
ропоту примешивался своеобразный гул множества человеческих голосов.
Пока я прислушивался, вне себя от изумления, которое и не буду пытаться
описывать, краткий, но сильный порыв ветра рассеял туман, словно по
мановению магического жезла. Я увидел, что нахожусь у подножья высокой горы,
а передо мной простирается бескрайняя равнина, по которой катит свои могучие
воды величественная река. На ее берегу раскинулся восточного вида город, о
каких мы читаем в арабских сказках, но своеобразием превосходящий их все. С
того места, где я стоял высоко над городом, моему взгляду были доступны все
самые укромные его уголки, как будто я смотрел на его план. Бесчисленные
улицы вились во всех направлениях, беспорядочно пересекая друг друга, —
собственно говоря, это были даже не улицы, а узкие длинные проулки,
заполненные кишащими толпами. Дома поражали причудливой живописностью.
Повсюду изобилие балконов, веранд, минаретов, святилищ и круглых окошек с
резными решетками. Базары во множестве манили покупателей бесконечным
разнообразием дорогих товаров, количество которых превосходило всякое
вероятие, — шелка, муслины, сверкающие ножи и кинжалы, великолепнейшие
драгоценные камни и жемчуг. И повсюду взгляд встречал знамена и паланкины,
носилки с закутанными в покрывала знатными дамами, слонов в расшитых
попонах, уродливых каменных идолов, барабаны, знамена, гонги, копья,
серебряные и позолоченные палицы. И среди этих толп и суеты, по запутанному,
хаотичному лабиринту улочек, среди миллионов темнокожих и желтокожих людей в
тюрбанах, в свободных одеждах, с пышными кудрявыми бородами, бродили мириады
украшенных лентами храмовых быков, а гигантские полчища грязных, но
священных обезьян прыгали, лопотали и визжали на карнизах мечетей или
резвились на минаретах и в оконных нишах. От заполненных народом улиц к
берегу реки спускались неисчислимые лестницы, ведшие к местам омовений, а
сама река, казалось, с трудом пролагала себе путь между колоссальными
флотилиями тяжело нагруженных судов, скрывавшими от глаз самую ее
поверхность. За пределами города к небу тянулись купы кокосовых и иных
пактам, а также других диковинных деревьев небывалой высоты и толщины. Там и
сям взор встречал рисовое поле, крытую листьями крестьянскую хижину, водоем,
одинокий храм, цыганский табор или грациозную девушку, которая с кувшином на
голове спускалась к берегу величавой реки.
Теперь вы, конечно, скажете, что я спал и грезил, но это было не так.
Тому, что я видел, что я слышал, что ощущал, что думал, ни в чем не была
свойственна смутность, всегда присущая снам. Вся картина была исполнена
строгих соответствий и логики. Вначале, сомневаясь, не чудится ли мне это, я
применил несколько проверок, которые скоро убедили меня, что я бодрствую и
сознание мое ясно. А ведь когда человеку снится сон и он во сне подозревает,
что все происходящее ему только снится, это подозрение всегда и непременно
находит подтверждение в том, что спящий тотчас пробуждается. Вот почему прав
Новалис, утверждая: «Мы близки к пробуждению, когда нам снится, что нам
снится сон». Если бы, когда это видение предстало передо мною, я не
заподозрил бы, что оно может быть сном, тогда оно, несомненно, оказалось бы
именно сном, но раз я заподозрил, что это может быть сон, и проверил свои
подозрения, то приходится счесть его каким-то иным явлением.
— Я не скажу, что вы в этом ошиблись, — заметил доктор Темплтон. —
Однако продолжайте. Вы встали и спустились в город.
— Я встал, — произнес Бедлоу, глядя на доктора с глубочайшим
изумлением, — я встал, как вы сказали, и спустился в город. На пути туда я
скоро оказался среди людей, бесчисленными потоками заполнявших все ведущие к
нему дороги и каждым своим жестом выдававших бурное возбуждение и волнение.
Внезапно под влиянием неизъяснимого импульса я проникся всепоглощающим
личным интересом к тому, что происходило вокруг. Я, казалось, чувствовал,
что мне предстоит сыграть какую-то важную роль, хотя и не знал, какую и в
чем. Однако окружающие меня людские толпы внушали мне глубокую враждебность.
Я поспешил удалиться от них и быстро добрался до города кружным путем. Там
царило величайшее смятение и раздор. Небольшой отряд солдат, облаченных в
полуиндийские, полуевропейские одежды, под командой офицеров в мундирах,
схожих с британскими, отражал натиск городской черни, несравненно более
многочисленной. Я присоединился к слабейшим, взял оружие одного из убитых
офицеров и вступил в бой, не зная, против кого, хотя и сражался с нервной
яростью, рожденной отчаянием. Однако пас было слишком мало, и вскоре,
вынужденные отступить, мы укрылись в здании, напоминавшем павильон. Там мы
забаррикадировались и на некоторое время получили передышку. Сквозь
амбразуру у самого свода я увидел, как огромная буйствующая толпа окружила и
принялась штурмовать изящный дворец над рекой. Вскоре в одном из окон
верхнего этажа этого дворца показался изнеженного вида человек и начал
спускаться вниз по веревке, свитой из тюрбанов его приверженцев. Тут же ему
подали лодку, и он уплыл на ней на противоположный берег реки.
И тут моей душой овладело новое стремление. Я обратился к моим
товарищам с кратким, но настойчивым призывом и, убедив некоторых из них,
предпринял отважную вылазку. Покинув павильон, мы врезались в окружавшую его
толпу. Сначала враги расступились перед нами, затем оправились от
неожиданности и бросились на нас как бешеные, но снова отступили. Тем
временем, однако, мы оказались в стороне от павильона, среди узких проулков,
над которыми почти смыкались верхние этажи домов, так что сюда никогда не
заглядывало солнце. Городская чернь дерзко окружила нас, грозя нам копьями,
пуская в нас тучи стрел. Эти последние были весьма примечательны и по виду
несколько напоминали извилистые лезвия малайских крисов. Им придавалось
сходство с телом ползущей змеи. Длинные и темные, они завершались
отравленными наконечниками. Одна такая стрела впилась мне в правый висок. Я
зашатался и упал. Мной овладела мгновенная и невыразимая ужасная дурнота. Я
забился в судорогах… я испустил конвульсивный вздох… я умер.
— Ну, уж теперь-то вы вряд ли будете отрицать, — сказал я с улыбкой, —
что все ваше приключение было сном! Не станете же вы утверждать, что вы
мертвы?
Произнося эти слова, я, разумеется, ждал, что Бедлоу ответит мне
какой-нибудь веселой шуткой, но, к моему удивлению, он запнулся, вздрогнул,
побелел как полотно и ничего не сказал. Я поглядел на Темплтона. Он сидел,
выпрямившись и словно окостенев, его зубы стучали, а глаза вылезали из
орбит.
— Продолжайте! — хрипло сказал он наконец, обращаясь к Бедлоу.
— В течение нескольких минут, — заговорил тот, — моим единственным
ощущением, моим единственным чувством были бездонная темнота, растворение в
ничто и осознание себя мертвым. Затем мою душу как бы сотряс внезапно удар,
словно электрический. И он принес с собой ощущение упругости и света, но
свет этот я не видел, а только чувствовал. В одно мгновение я, казалось,
воспарил над землей. Но я не обладал никакой телесной, видимой, слышимой или
осязаемой сущностью. Толпа разошлась. Смятение улеглось. В городе воцарилось
относительное спокойствие. Внизу подо мной лежал мой труп — из виска торчала
стрела, голова сильно распухла и приобрела ужасный вид. Но все это я
чувствовал, а не видел. Меня ничто не интересовало. Даже труп, казалось, не
имел ко мне никакого отношения. Воля моя исчезла без следа, но что-то
побуждало меня двигаться, и я легко полетел прочь от города, следуя тому же
окольному пути, каким вступил в него. Когда я снова достиг того места в
долине, где видел гиену, я снова испытал сотрясение, точно от прикосновения
к гальванической батарее; ко мне вернулось ощущение весомости, воли,
телесного бытия. Я снова стал самим собой и поспешно направился в сторону
дома, однако случившееся со мной нисколько не утратило живости и реальности,
и даже теперь, в эту самую минуту, я не могу заставить себя признать, что
все это было лишь сном.
— О нет, — с глубокой и торжественной серьезностью сказал Темплтон, —
хотя и трудно найти иное наименование для того, что с вами произошло.
Предположим лишь, что душа современного человека находится на пороге
каких-то невероятных открытий в области психического. И удовлетворимся этим
предположением. Остальное же я могу в какой-то мере объяснить. Вот
акварельный рисунок, который мне следовало бы показать вам ранее, чему мешал
неизъяснимый ужас, охватывавший меня всякий раз, когда я собирался это
сделать.
Мы посмотрели на акварель, которую он протянул нам. Я не обнаружил в
ней ничего необычайного, однако на Бедлоу она произвела поразительное
впечатление. Он чуть не упал в обморок. А ведь это был всего лишь портрет,
воспроизводивший — правда, с неподражаемой точностью, — его собственные

• Tweet

Страницы: 1 2 3